Она огляделась вокруг – словно только что вошла в комнату. Кто-то играл на флейте, и дочь Тима О'Малли, беременная первым ребенком, напевала светлую задушевную песню. Время от времени слышался смех, свободный и жизнерадостный. Плакал чей-то ребенок. Мужчины собирались группами, перебрасывались словами о Томе Конкеннане, о погоде, о заболевшей чалой кобыле Джека Марли, о давшей течь крыше у Донованов.

Женщины тоже толковали о Томе и о погоде, о детях, о свадьбах и похоронах.

Увидела Мегги и совсем старую женщину, их дальнюю родственницу, в стоптанных башмаках и заштопанных чулках; она вязала свитер и что-то рассказывала молодым, собравшимся около нее.

– Ох, Мерфи, он так любил, когда вокруг люди. Особенно в его доме. – Голос Мегги слегка задрожал от сдерживаемых слез. – Если бы мог, он бы каждый день собирал у себя гостей. Его всегда удивляло, что я предпочитаю одиночество. – Она помолчала и потом спросила, постаравшись, чтобы вопрос прозвучал как бы вскользь:

– Ты слышал когда-нибудь, чтобы он произносил такое имя… Аманда?

– Аманда? – Мерфи задумался, нахмурив брови. – Нет. А почему ты спрашиваешь?

– Так. Видно, я что-то перепутала. – Она пожатием плеч отбросила всяческие мысли по этому поводу. В самом деле, не могло же последнее слово ее умирающего отца быть именем какой-то женщины. Ей просто померещилось. – Пойду помогу Бри на кухне. Спасибо за вино, Мерфи. И за все остальное.

Она поцеловала его и поднялась со стула. Пройти через комнату было нелегким делом. Приходилось снова и снова задерживаться, чтобы выслушать слова сочувствия или короткий рассказ о том, каким был ее отец, а Тим О'Малли предложил свою помощь во всем, что потребуется.

– Мне его так недостает, – добавил толстяк, открыто утирая слезы. – Не было у меня более близкого приятеля. И не будет никогда. Он все шутил, что откроет собственный паб, ты помнишь? И будет моим конкурентом.

– Да, знаю, – рассеянно отвечала Мегги. Знала она также, что это была вовсе не шутка, а еще одна несбыточная мечта ее отца.

– Он хотел быть настоящим поэтом, – вмешался кто-то из стоявших рядом, в то время как Мегги утешала Тима О'Малли, похлопывая по спине и по плечам. – Только он говорил, что слов ему не хватает.

– У него было сердце поэта, – уверенно сказал Тим. – Душа и сердце. Уж я-то знаю. Не найти лучшего человека на земле, чем Том Конкеннан…

До того как попасть на кухню, Мегги поговорила еще со священником по поводу отпевания, которое должно состояться на следующее утро.

Кухня, как и весь остальной дом, была наполнена людьми. Но здесь царили исключительно женщины – готовили еду, раскладывали по тарелкам. Запахи, звуки поющих чайников, закипающего супа, жарящейся ветчины, все говорило о жизни. Дети мешались под ногами, и женщины, с присущим им врожденным шестым чувством материнства, ловко лавировали между детьми, не забывая при случае наставить кого надо на путь истинный.

Под столом похрапывал щенок волкодава – подарок Брианне от отца к ее последнему дню рождения. Сама Брианна хлопотала у плиты, сохраняя на лице и в глазах выражение спокойной грусти.

– Вот тебе тарелка. Возьми, поешь! – Одна из женщин начала поспешно выкладывать еду для Мегги. – Ну же, девочка!

– Я пришла помочь, если нужно.

– Твоя главная помощь – проглотить то, что я положила… Ну и еды вы наготовили! На целую армию. – И без перехода начала, не в первый уже раз, рассказывать Мегги историю, которую та знала наизусть:

– Значит, продал он мне петуха. Как кто? Твой отец. Поклялся, что лучший кочет в графстве и куры будут счастливы всю их куриную жизнь. Все ведь знают, как Том умел говорить, если хотел. За словом в карман не лез. – Не прерывая рассказа, она раскладывала огромные порции еды по тарелкам, одобрительно похлопывала кого-то из детей, усмиряла других, все это в определенном, почти музыкальном ритме. – Ну, и что вы думаете? Этот негодный мерзкий петух ни разу не взобрался ни на одну курицу!

Мегги вежливо улыбнулась и спросила то, что от нее требовалось по негласному правилу, хотя уже заранее знала ответ:

– Что же вы сделали с петухом, которого вам продал мой па, миссис Мейо?

– Я свернула ему шею и приготовила из него тушенку, вот что! Твой отец тоже попробовал ее и очень одобрил. Сказал, что смачнее ничего не едал за всю свою жизнь.

Она засмеялась и еще раз попыталась вручить Мегги тарелку с едой.

– А тушенка была вкусная? – продолжала Мегги старую игру.

– Жуть какая! – фыркнула рассказчица. – Мясо не прожуешь. Как старый кожаный ремень! Но Том съел все до последнего кусочка, благослови его Бог…

Мегги все-таки пришлось поесть, потому что она понимала – жизнь продолжается, и ей придется выслушать еще немало всяческих слов и рассказов. Кое-что рассказала и она сама.

Поздним вечером, когда зашло солнце и кухня постепенно опустела, Мегги в изнеможении уселась на стул, взяв на колени щенка.

– Его все любили, – тихо сказала она.

– Да, – отозвалась от плиты Брианна.

Она стояла с посудным полотенцем в руках, в глазах у нее была усталая безнадежность. Никого уже больше не нужно кормить, не за кем ухаживать – голова и руки оказались незанятыми, без дела. Злыми пчелами вползла в сердце тоска, обострилось чувство потери. Чтобы отогнать их, Брианна принялась расставлять посуду по полкам.

У нее была стройная гибкая фигура, движения отличались сдержанностью, спокойствием. Если бы у семьи имелись деньги и другие возможности, Брианна, вероятно, могла бы стать танцовщицей. Густые волосы, золотистые, с розоватым отливом, были аккуратно собраны сзади, белый передник оттенял простое черное платье.

У Мегги, в отличие от нее, волосы в беспорядке спадали на лицо; юбку, что была на ней, она забыла выгладить, свитер требовал вмешательства иголки.

– Вряд ли завтра погода улучшится. Брианна неподвижно стояла с тарелкой, которую забыла поставить на полку, и всматривалась в непроглядную темень окна.

– Ты права. Но люди все равно придут. Как и сегодня.

– После церкви нужно их снова позвать. Так много еды осталось. Не знаю, что будем с ней делать, если…

Голос Брианны словно растаял в тишине комнаты.

– Когда-нибудь она выйдет сюда? Вопрос Мегги прозвучал неожиданно резко. Сестра замерла на мгновение, потом продолжила медленно расставлять посуду.

– Она неважно себя чувствует.

– О Господи, перестань! У нее умер муж, и все, кто его знал, пришли в дом. А она даже не может притвориться, что для нее это что-то значит.

– Для нее это значит…

Голос Брианны окреп. Но она не хотела вступать в спор сейчас, когда в сердце у нее словно появилась болезненная опухоль.

– Не забывай, – уже тише добавила она, – они прожили больше двадцати лет.